СЛАВЯНЕ

п. А заговоры-обереги как негативное отражение вредоносных наговоров предусматривают защиту от упырей, отогнание их силой слова и магического обряда. Понятие \"вредоносные мертвяки\", вероятно, очень близко к древнерусскому \"навьи\", злобствующим мертвецам, летающим в ночных ветрах и убивающим людей; навий старались умилостивить, топя им в великий четверг баню.
\"Заложных покойников\" не хоронили по обычному обряду, и в этом не следует винить церковь, так как по христианским воззрениям \"без церковного пенья, без ладана\" хоронили только самоубийц, а в \"заложные\" попадали вообще все неестественно умершие (\"убитые, заблудившиеся, с дерева падшие\"). Если же такой \"мертвяк\" оказывался похороненным на общем кладбище, то он мог, по народным представлениям, стать причиной больших общих несчастий, и если несчастье происходило, то надлежало выкопать упыря из могилы, пронзить его осиновым колом или облить водой (в случае засухи) и выбросить труп вон из кладбища.
Владимирский епископ Серапион в 1273 г. во время великой \"скудости\" осуждал подобные действия: \"О, безумье злое, о, маловерье!.. Сим ли бога умолите, что утопла или удавленника выгрести? Сим ли божию казнь хощете утишити?\". О подобных обычаях писал в XVI в. Максим Грек: \"Телеса утопленных или убиенных и поверженных не сподобляюще я погребанию, но на поле извлекше их, отыняем колием\". Если же весною дули \"студеные ветры\", могущие поморозить всходы, то \"аще увемы некоего утопленного или убитого неиздавна погребена... раскопаем окаянного и извержем его негде дале\".
Наряду с такими решительными действиями, ставившими целью обезвреживание \"злодеятельного мертвяка\", широко практиковалось задабривание опасных покойников. Раз в году, на семик, их поминали и отпевали. Зеленин приводит интересный пример поминок по врагам. В Обонежье сохранились могилы \"лисовчиков\" - поляков, грабивших здешние села в Смутное время. \"Панов\" поминали в семик (седьмой четверг по пасхе); \"в честь их варят кисель, который и едят у часовни в роще. Один год пропустили это празднество, и случился неурожай овса, что приписано было мщению \"панов\"; с тех пор празднуют аккуратно каждый год\". Перед нами здесь самое настоящее жертвоприношение вредоносным мертвецам, о котором автор \"Слова об идолах\" XII в. сказал, что в древности славяне \"требы клали упырям...\".
Представления об особой таинственной, но отчасти управляемой силе мертвяков-упырей должны были возникнуть очень рано, еще в недрах охотничьего общества. Та повсеместность духов зла, которая отмечена русскими заговорами XVII - XIX вв., их связь с темным лесом, трясучими болотами багнами, оврагами, реками и озерами позволяют предполагать, что мезолитический неведомый лес, покрывавший тогда пол-Европы, наложил свой отпечаток на первоначальные представления о подстерегающих человека в этих местах силах зла. В этом лесу легко было заблудиться, упасть с дерева, высматривая дым своего стойбища, утонуть в трясине, погибнуть в схватке с волчьей стаей. Погибшие неведомо где, побежденные вредоносными силами, очевидно, сами становились в глазах сородичей опасными представителями стана невидимых, предполагаемых прагов. В состав упырей попадали, по всей вероятности, и убитые реальные враги, чужеплеменники, и \"изверги рода человеческого\" - преступники, изгнанные из племени и умершие вне племенной территории.
Собранные подьячими XVII в. и этнографами XIX - XX вв. языческие заклинания и наговоры прошли очень долгий исторический путь. Живучесть этого жанра, его практическое применение вплоть до сравнительно недавнего времени обусловили пополнение его многими поздними элементами. Из двух половин первобытного дуалистического мировоззрения - духов добра и духов зла - уцелела в своем виде лишь вторая, тогда как первая (духи добра) почти целиком христианизировалась. Языческое заклинание, сопровождавшее языческие действия, превращалось в христианскую молитву, где отголоском первобытности была лишь обязательная множественность защитников человека: десятки и сотни святых и \"тьмы тем\" безымянных ангелов. Древние берегини оказались полностью замененными христианскими персонажами.
Дуализм остался в резкой контрастности формул обращения, в деталях обрядности. Когда речь шла о помощи людям, об ограждении от злыдней, то человек вел себя как обычно: умывался, крестился, шел дверьми и воротами в чистое поле, лицо свое обращал к восходящему солнцу. Если же сам человек задумывал черное, злое дело, то и шел он, \"не благословись\", \"собачьей дырой\" на закате или в полночь и не в чистое поле, а в темный лес, поближе к обиталищам упырей. Злые силы обрисованы в заговорах необычайно архаично, и это помогает нам в какой-то мере представить себе главную сущность первобытного охотничьего анимизма.